Меня зовут Джим Байрон, мне 30 лет. Очень приятно. Сейчас я стою на коленях в сыром подвале на окраине Лондона, мои руки связаны за спиной, а в лоб уткнулся холодный ствол пистолета. Очень неприятно. Если скосить глаза, то можно увидеть, что обладатель пистолета - стройноногая блондинка, и оружие она держит очень профессионально. А если развесить уши, то можно услышать, как она втолковывает что-то стоящему рядом смуглому толстяку на вполне приличном арабском:
- Аль Абдул, вам ли не знать, что наши деньги уже не вернуть? Я проверила все счета, его обман раскрыт, он - проклятый мошенник, и это знает. - Блондинка лениво ударила меня пистолетом по голове, отчего у меня искры из глаз посыпались. - Настоящее имя этого подонка - Вильям Максвелл, его документы я нашла в тайнике с остатками наших денег.
- Сколько там было? - жадно спросил пузан, по ходу пнув меня в бой своей мерзкой остроносой туфлей.
- Всего сто тысяч. К счастью, этого хватит, чтобы покрыть нашу долю расходов на сделку. Деньги уже в машине. Пора уезжать, но его нельзя так оставлять. Дело чести.
- Дело чести, - тупо повторил араб, глядя на пистолет в руке блондинки.
- Вы хотите сделать это, или мне? - при этом вопросе я напрягся и мелко задрожал. Кляп мешал мне молить о пощаде, или это была сломанная челюсть?
- Давайте вы. Я не собираюсь оставлять своих отпечатков, - он шумно выдохнул, стер со лба пот. Я уверен, что он просто струсил. Я знал его как облупленного.
- Хорошо, - безразлично сказала блондинка, отошла на несколько шагов, чтобы не замарать свои белые брючки, и нажала спусковой крючок, тщательно прицелившись мне в грудь.
***
Да, меня зовут Джим Байрон, но это мало кто знает, обычно я скрываюсь под чужими именами. Я родился тут, в Лондоне, на самых окраинах - в Хайверинге. Это был конец 70-ых, отгремевшая пора хипарей и прочего социального мусора, которое я никогда не понимал. Впрочем, я вырос уже в 80-ые, и на улице творилась история - история разделения власти уличных банд, становление турецкой мафии в городе. Как и любая история, тут лилась кровь и были замешаны деньги. Хайверинг - криминальная промышленная окраина Лондона, полиция ехала сюда с неохотой, а крепкие ребята с заводов и банд предпочитали решать все вопросы сами. В итоге, когда я уже стал соображать и интересоваться чем-то кроме игрушек, турки были из Хайверинга выставлены, что, впрочем, на уровень криминальности не повлияло - своих хватало. Мне все это было жутко интересно, я из телевизора знал, что преступники - это те, кто нарушают законы, а тут под окнами преступники и бандиты жили как-раз по закону, хоть и своему. Мне это казалось даже более честным, чем закон писаный, по которому мы должны были отдавать налоги, сборы, пошлины, кормить правительство и покупать им дорогие машины. Здесь, в Хайверинге, все было наоборот - белая мафия (чуточку неонацисты, чуточку - торговцы оружием. Никогда не торговали наркотой, людьми и прочей грязью) сама помогала нуждающимся, давала взаймы деньги на поднятие бизнеса, если было нужно.
Впрочем, я все равно избегал общаться с местной мафией. Я видел, что полиция, когда ей разрешали сверху, весьма радостно стреляла в бегунков и шестерок. И еще я четко понимал, что если я засвечусь рядом с Белыми ребятами, то свободно гулять по Лондону после уроков я уже не смогу. Мгновенно меня засекут азиаты из Дагенхема, или турки Абдулы Гола, схватят и будут провоцировать Белых вылезти из гнезда. А гулять я любил. Эх, золотое детство было! Никаких компьютеров и приставок, из-за которых сегодняшние дети сидят сутками дома перед телевизором, никаких мобильников с их тотальными контролем со стороны государства, и что страшнее, родителей, никаких правозащитников, либералов, активистов - никого, кто мешал бы мне лазить по крышам и подвалам окраин Лондона. Были, конечно, полицейские, но этих хохмарей обмануть проще, чем двухлетку “отрыванием пальца”. Я вспоминаю их с теплом и чувством ностальгии. Бегая по подворотням, я взламывал замки самодельными отмычками, это оказалось куда проще, чем казалось. Я даже забеспокоился, представив что все замки в дверях этого города взламываются разогнутой скрепкой и отверткой.
После школы я поступил в университет. Это было нелегко, но я старался получить образование, я верил, что смогу выбиться в люди, если покажу свои знания и полезность. На кого я учился? Это неважно, потому что университет пришлось бросить после первого курса. Нужны были деньги на обучение, для денег нужна была работа, для работы нужно время, которое я тратил на обучение. Пришлось разорвать замкнутый круг, зарабатывая деньги. Я пытался работать честно, но за тяжелый долгий труд платили копейки, которых мне не хватало на выживание. Меня возмущало, что в высотных зданиях с тысячами офисов люди получали в четыре раза больше за то, что сидели там всего восемь часов и подписывали бумаги.
Многое изменилось после того, как я пошел в армию. Прогремел взрыв в башнях-близнецах, началась война на Ближнем Востоке, и правительство в обмен на наши налоги напечатало сотни тысяч агитлистовок и вербовочных плакатов. Они висели на каждом углу, на каждом столбе, мозолили глаза яркими безвкусными цветами и шрифтом из комиксов. “Помоги Родине!”, “Сохраняй спокойствие и иди на вербовочный пункт”, “Останови террористов”. По телевидению все было еще хуже.
Только чтобы не видеть всего этого, я завербовался и попал в Ирак.
Лучше бы я этого не делал, конечно. Ничего хорошего в той войне не было. Но откуда было знать пареньку, который не смотрел телевизор и не интересовался политикой, что это не война против страны террористов, а война Штатов за ресурсы, к которой примазалось остальное НАТО, чтобы схватить сливки? Ниоткуда. В Ираке я видел перепуганных людей, которые пасли верблюдов и жили в глиняных мазанках, видел почтенных стариков с винтовками старше их самих, видел черноусых солдат в красных беретах, которые защищали свою страну. Еще я видел наглость и хамство американцев, которое поражало даже союзников. За полгода в Ираке я ни разу не выстрелил.
Я решил линять с Ближнего Востока, поняв, что никакое правительство не будет особо против. Разве что придется немножко умереть. Я заранее украл с кило взрывчатки, которую использовали при разминировании иракских мин, пару кустарных детонаторов я выменял у местных за банку кока-колы и диск с порно. Дождавшись, когда снова начнется рейд по городу с патрулем “тревожных” районов, я взял взрывчатку с собой - и молил бога, чтобы она не взорвалась у меня в рюкзаке, потому что я не знал, что делаю. В один момент я “заблудился”, а через пять минут героически крикнул в радиоканал “Вижу противника в складе, второй этаж, целится в меня”, и забежал в пустой склад. Бросив несколько гильз от калашникова на пол, выстрелил из своего автомата в окно, забежал в подсобку и быстро стянул рюкзак. Оттуда - пакет с бараньей кровью, кишками и костями, положил все это на готовую взрывчатку, рядом бросил разгрузочный жилет, каску, автомат, а сам накинул местное пончо из холщевины. Все это заняло у меня секунд сорок - я тренировался после отбоя. Поставив таймер на самодельных детонаторах еще на тридцать секунд, я быстро смотался через другой вход склада, по пути вживаясь в роль местного, как заметил женщину в ярком жилете с надписью PRESS и фотоаппаратом, нацеленным на меня. Я заорал что-то невнятное, понимая что если я ее спасу, то моя легенда будет разрушена - уж репортерша точно меня сдаст.
Рвануло знатно. Склад из листового металла схлопнулся, как коробочка. Сомневаюсь, что от моего снаряжения осталось что-то, кроме ниток и пары пружин от автомата. Когда они разберут завал, обнаружат только это. Я знаю, как проводится расследование в военное время - никак. Мою смерть зафиксируют, родным пошлют соболезнования и небольшое пособие. Джим Байрон был одним из четырнадцати британских солдат, погибших в Ираке. Мое имя даже высекли на небольшом монументе, я сам видел. Потом.
Женщину-репортера звали Кэрин Маффин, и она ненавидела свою фамилию. После того взрыва, когда мы ушли подальше от сирен и английской речи, я рассказал ей, что не намерен больше быть солдатом, что пришлось ей по душе. Она точно хотела бы написать об этом, если бы не моя сила убеждения, разговор по душам и длинная ночь в недорогом отеле Багдада.
Я жил потом там некоторое время. Я загорел, выучил арабский (как оказалось, я очень быстро учу языки). Весь Ближний Восток мне был как родной Хайверинг, с простыми и понятными правилами поведения. Я проводил встречи между местными шишками и европейскими бизнесменами, которые хотели выкупить местные заводы и фабрики по грошовым ценам из-за войны. Обычно я так составлял договора и проводил оплату через свой банк, чтобы некоторый процент капал мне на счета, но через некоторое время и постепенно - это было нетрудно.
С помощью связей Кэрин, мы смогли вернуться в Европу через три месяца по поддельным документам. Опасаясь сразу возвращаться в Англию, мы некоторое время жили в Мюнхене и Берлине под видом сербских беженцев, и наш бронзовый загар в этом отлично помогал. Мы обнаглели настолько, что получали пособие по безработице, по мелочи мошенничая, путешествуя и выжидая, пока подвернется удачный случай.
А он подвернулся зимой, через полгода, внезапно в Швеции. Я прогуливался по набережной после обеда, заметив троих приличных джентельменов, глазеющих на рыбацкие суда. Подойдя к ним и прислушиваясь, я обнаружил что это не джентельмены, а всего лишь нелюбимые мной американцы, и я, не задумываясь, рявкнул, надеясь лишь сбить спесь с толстых янки:
- Что это вы глазеете на мои лодки?!
Они оторопели, вылупились на меня, и самый толстый спросил:
- Мистер Хендриксон?
Через час мы обедали в роскошном “Море и чайке” на берегу. Я подготовился - заставил Кэрин нарыть мне в интернете информации об Хендриксоне, рыбацком флоте Швеции и этих американцах, напечатал несколько дорогих визиток, и немного загримировал себя - добавил седые пряди в темные волосы, обледнил загорелое лицо, придавая ему обветренный вид настоящего старого рыбака. При первой встрече было ветрено и сумрачно (после обеда сумрачно бывает только в Швеции), так что меня толком не разглядели.
Американцы хотели нанять флот Швеции для добычи сельди в наших водах. Я покивал, слушая их выкладки по ценности рыбного промысла, ничерта в нем не понимая, пил дорогой коньяк, которым меня услужливо поили и думал. Когда я открыл рот, чтобы вставить фразу, бизнесмены вежливо замолчали, ожидая отказа.
- Господа, а что если я спишу весь свой рыболовный хлам в лом, а вам продам целые суда? Скажем, в 50% стоимости.
После моего вопроса молчание стало изумленным. Я улыбнулся и сделал глоток отличного коньяка. Через секунду от предлагаемых цен у меня вскружилась голова.
На следующий день мы решили прокатиться на лодке и отобрать суда, которые перейдут американцам, а какие останутся нам. Я нанял красивый катер, налепил на него наклейку с гербом и аббревиатурой министерства, взял американцев на борт, долго объяснял им правила безопасности, нацепил на всех жилеты и тронулся, пытаясь ни во что не врезаться. В порту я катался между кораблей и торговался как дьявол. Я очень не хотел отдавать американцам гордость шведского рыболовного флота - красавицу “Хельгу”, но меня так уговаривали американцы, прикрывая лицо от брызг, что пришлось согласиться. Я в итоге недовольно морщился, подплыв к “Хельге” вплотную и крикнув моряка на палубе. Я спросил у того по-шведски, насколько большой этот корабль и можно ли нам, туристам, сфотографироваться на его фоне. Матрос бодро рапортовал и милостиво разрешил нам даже подняться на борт, пока никого нет. К слову, по-шведски я больше ничего и не знал, это очень трудный язык, так что я предложил говорить по-английски из уважения к нашим гостям. По-хозяйски пройдясь по палубе, заглянув в широкий зев пустого трюма, я сфотографировал счастливых американцев со спасательным кругом “Хельги” в руках.
В итоге мы договорились на том, что я продаю им 11 кораблей из 18 по цене пятнадцати миллионов евро, с авансом в миллион. Американцы считали что я продешевил, я горько с ними соглашался.
Сделку заключили в снятом офисе возле портмейстерства. Кэрин разыграла целый спектакль, заставляя бизнесменов ждать в фойе, пока я лихорадочно приклеивал табличку со своим именем на дверь. Мы сняли вчера два смежных офиса, и я лично трудился тут полночи, готовя все к приезду янки. А про табличку совсем забыл, пришлось перед их приходом все делать.
- Проходите, мистер Хейли, мистер Филлин, мистер Джексон. Как видите, я все лучше говорю по-английски, ха-ха! Документы уже готовы, и ждут вас.
Американцы мялись, пыхтели, я понял что они хотят торговаться еще. Я, в принципе, не возражал - мне нужен был только аванс, так что я подвинулся до 14 миллионов 500 тысяч.
- Вот видите, господа, эта ручка - она особенная. Мне лично ее дал король Карл Густав, когда я вступал на должность министра. Это самая большая ценность в моем скромном кабинете, я этой ручкой дорожу больше всего. И вот вам выпала честь подписать ей документ, который положит начало нашему взаимному сотрудничеству, слава королю! Йорек, будь добра, принеси, пожалуйста, четыре кофе. Итак, вот здесь нужны ваши подписи. А теперь - аванс.
Американцы прекрасно знали, что покупка частными лицами государственного флота - дело не очень законное, так что принесли наличку. Много налички. Столько, что я стал опасаться за свой план - все это могло не влезть в сейф.
Взяв тяжеленные мешки с купюрами (не иначе как из карманов двадцатки выгребали), я подошел к большому сейфу, стоящему у стены и запихал две сумки в него, прикрыв дверцу и даже не закрыв ее на ключ - из доверия, конечно. После чего я вернулся к гостям, поставил свою подпись о сдаче “лома” на станцию приема, поздравил американцев и сообщил, что должен выйти на секунду, чтобы принести пакет документов и апостилированный перевод на английский. Я даже оставил свою драгоценную ручку на столе на специальной подставке за два евро.
Вышел из кабинета и быстрым шагом зашел в соседний кабинет, там рванулся к шторе на стене, сдвинул ее и стал очень тихо вытаскивать сумки из сейфа в моем кабинете, из которого я вырезал заднюю стенку всю ночь. Я переодел пиджак на куртку, спустил брюки на бедра (это добавляет мешковатости и сильно меняет походку), наклеил густые черные усы и специальной салфеткой стер седину со своих волос. Ровно минута. Теперь пора быстро идти к Кэрин, ждущей меня в машине внизу.
Мы безбедно жили примерно полгода, прежде чем ввязаться в очередную аферу. Кэрин была счастлива, ей нравилась авантюрная жизнь мошенников, нравились дорогие наряды и шпионская секретность. Как только я сообщил ей о новом деле, она буквально ожила.
На этот раз мы обдуряли арабского шейха, который хотел купить на черном рынке ракеты “земля-воздух” для своего правого дела. Я прикинулся нечестным на руку военными, снял на время джип, купил форму. Уж военная-то бытовуха была мне знакома, так что я смог убедительно сыграть роль.
Смысл был тот же самый - показать им товар, взять аванс на основную поставку и смыться. Главное, чтобы мошенничество было сладким и не очень законным, чтобы обманутые не потащились в полицию или в интерпол. Тут с этим все в порядке. Только одна загвоздка мешала в этом плане - Абдул хотел сразу весь товар.
В принципе, мы вышли из положения, купив нужный кинореквезит и около пятидесяти крепких деревянных армейских ящиков. Все прошло как надо - шейх клюнул на вскрытый при нем ящик и внушительную ракету в промасленной бумаге лежащую в нем, и стал грузить 49 ящиков с железным ломом в поезд.
Проблемы начались, когда я обнаружил слежку за собой - кто-то по решению Абдулы решил меня убрать. Пришлось экстренно разыгрывать план Б.
***
Кэрин нажала на спусковой крючок, из моей груди хлынула кровь, я упал на землю и замычал. Толстяк из свиты шейха, удовлетворенно пыхтя, поперся в свою треклятую машину. Кэрин вышла за ним, глянув на меня сочувственно.
Холостой выстрел обжег меня несгоревшими песчинками пороха, а небольшой пирозаряд в пиджаке, который я активировал за спиной в момент выстрела, весьма неприятно сработал, заляпав кровью все лицо и испортив пиджак. Нет, все же кинореквизит - отличная вещь. Я распутал ослабленные веревки, встал, скинул драный грязный пиджак и выбежал из подвала, зная что Кэрин уже увела толстяка.
На этой афере мы заработали меньше на 100 тысяч, но нам досталось по два миллиона на каждого.
Вскоре мы вернулись в Лондон. Кэррин радовалась, она скучала по туманному Альбиону, а я хмурился и прикрывал лицо радостной улыбкой, солнечными очками и фотоаппаратом - косил под туриста, стало быть. В Лондоне много что изменилось. Полицейские стали носить оружие после тех взрывов в метро. Турки снова захватили власть в окраинных районов и стали торговать героином. На набережной, в бетонных новостройках, живут сплошные торчки. Арабы заполонили город. На центральной улице, прямо возле бекингемского парка, возвели небоскреб, который совершенно поганым своим видом портит всю атмосферу королевской Британии. Не то что бы я любил королеву, но образ Британии с арабами и наркотой мне совершенно не нравился.
В этом небоскребе находилась Мэссив Дайнемик - мультикорпорация, которая занималась всем и ничем. Из рекламных проспектов я понял, что в основном они держали лаборатории и занимались химическим синтезом новых лекарств, и заодно их аппробированием на людях за большие деньги. Они так прямым текстом и писали - приходите на тесты, это оплачивается, это престижно, внесите свой вклад. В общем, прямо как перед войной.
Я не выдержал и пошел посмотреть.
Внутри все было чисто, стерильно и красиво. Кэррин, которая была тут раньше под видом подопытной, вынесла пару электронных идентификаторов, которые мы переделали под себя. Теперь я был доктором Мухаммедом Али. Никто, похоже, не понял юмора. Я заглыдвал в лаборатории, смотрел в свой информационный планшет, в который была вмонтирована маленькая камера, делал пометки и совершенно нагло себя вел - меня за весь день ни разу не турнули, всех успокаивал бейдж на моем халате и наглое неприятное лицо, которое мне даже не пришлось корчить.
Я так и не нашел ничего такого, что бы конкретно мне сказало “тут дела нечисты, Джим”, но я чувствовал это, это витало в воздухе - охранники у каждой второй двери, электронные пропуска, камеры в коридорах..Кому понадобится, черт подери, ставить камеры на пятидесятом этаже?! Впрочем, кое-что я все-таки вынес - подсмотрев своей видео-папкой коды доступа к сейфу, я дождался пока лаборант выйдет, и забрал пробирки с синей жидкостью себе в карман, после чего смылся из этого здания и отнес образцы на анализ химику из метамфетаминовой лаборатории, отвалив за опыты кругленькую сумму.
На следующий день в газетах была фотография Мухаммеда Али, то есть загримированного меня, с припиской “опасный преступник украл результаты исследований лекарства против рака, наука отброшена на десятки лет назад”. Я корил себя до тех пор, пока не увидел, что химик, который варил мет, застрелен в собственной лабе, а хозяин химика, китаец из Триады, Та Дзя Хао, косо смотрит в мою сторону.
В общем, я замел следы и быстро свалил в пригород. Последние две недели я провел тут, общаясь только с Кэррин и престарелой владелицей небольшого мотельчика, перед которой мы разыграли молодоженов.
Кэррин - замечательная женщина. Спокойная, умная, она работала военкором ББС, ездила по Центральной Америке, Европе, Ближнему Востоку, Африке - делала репортажи со всего мира, где звучали автоматы. Она весьма симпатичная блондинка среднего роста, с короткой стрижкой, и карими глазами, психически устойчивая к любым стрессам - как и я, она верит в то, что из любого положения можно найти выход, если сообразить вовремя. Я учил ее стрелять и взламывать замки, она меня - обманывать и менять внешность простыми способами. Вместе мы очень слаженная команда, понимающая друг друга с полуслова. Наверное, Кэррин Маффин, ненавидящая свою фамилию, единственный близкий мне человек во всем мире. Возможно, как-нибудь потом я дам ей свою фамилию, мы купим джипы и поедем кататься по Африке. Наверное. Но не сейчас.
Я не знаю, зачем мне эти деньги. Они просто лежат кучками по всему Старому Свету - в банковских ячейках, на счетах, в тайниках, с собой. Я знаю одно - деньги мне нужны, что не работать, и чтобы мошенничать. Мне это нравится, это будоражит кровь.
И еще у меня есть мечта. Я хочу как-нибудь дать под зад всей британской короне, и как-нибудь показать нос всей их системе. Украсть королевские ценности из Британского музея, оставить в королевской опочивальне лошадиную голову, или побрить все мохнатые шапки на головах гвардейцев - я не знаю. Но я придумаю.
Комментариев нет:
Отправить комментарий